Неточные совпадения
Барыни,
По приказанью барина,
Крестьянам поднесли,
Подросткам дали пряников,
Девицам сладкой водочки,
А бабы тоже
выпилиПо рюмке простяку…
С восходом солнца все в доме поднимаются; взрослые и
подростки облекаются в единообразные одежды (по особым, апробованным [То
есть апробированным, проверенным.] градоначальником рисункам), подчищаются и подтягивают ремешки.
Рядом с массивным Варавкой он казался
подростком, стоял опустив плечи, пожимаясь, в нем
было даже что-то жалкое, подавленное.
Лютов ввел под руку Алину, она
была одета в подобие сюртука, казалась выше ростом и тоньше, а он, рядом с нею, —
подросток.
Неприятно
было тупое любопытство баб и девок, в их глазах он видел что-то овечье, животное или сосредоточенность полуумного, который хочет, но не может вспомнить забытое. Тугоухие старики со слезящимися глазами, отупевшие от старости беззубые, сердитые старухи, слишком независимые, даже дерзкие
подростки — все это не возбуждало симпатий к деревне, а многое казалось созданным беспечностью, ленью.
Был он ниже среднего роста, очень худенький, в блузе цвета осенних туч и похожей на блузу Льва Толстого; он обладал лицом
подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых усов.
Белизна рубахи резко оттеняла землистую кожу сухого, костлявого лица и круглую, черную дыру беззубого рта, подчеркнутого седыми волосами жиденьких усов. Голубые глаза проповедника потеряли
былую ясность и казались маленькими, точно глаза
подростка, но это, вероятно, потому, что они ушли глубоко в глазницы.
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А
был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
— Вот я согласен, — ответил в конце стола человек маленького роста, он встал, чтоб его видно
было; Самгину издали он показался
подростком, но от его ушей к подбородку опускались не густо прямые волосы бороды, на подбородке она
была плотной и, в сумраке, казалась тоже синеватой.
Он
был «честен с собой», понимал, что платит за внимание, за уважение дешево, мелкой, медной монетой, от этого его отношение к людям, становясь еще более пренебрежительным, принимало оттенок благодушия, естественного человеку зрелому, взрослому в его беседах с
подростками.
Самгин подозревал, что, кроме улыбчивого и, должно
быть, очень хитрого Дунаева, никто не понимает всей разрушительности речей пропагандиста. К Дьякону Дунаев относился с добродушным любопытством и снисходительно, как будто к
подростку, хотя Дьякон
был, наверное, лет на пятнадцать старше его, а все другие смотрели на длинного Дьякона недоверчиво и осторожно, как голуби и воробьи на индюка. Дьякон больше всех
был похож на огромного нетопыря.
— Ах, если б можно
было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело
подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату,
напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее
была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
— Ничтожный человек, министры толкали и тащили его куда им
было нужно, как
подростка, — сказал он и несколько удивился силе мстительного, личного чувства, которое вложил в эти слова.
К вечеру она ухитрилась найти какого-то старичка, который взялся устроить похороны Анфимьевны. Старичок
был неестественно живенький, легкий, с розовой, остренькой мордочкой, в рамке седой, аккуратно подстриженной бородки, с мышиными глазками и птичьим носом. Руки его разлетались во все стороны, все трогали, щупали: двери, стены, сани, сбрую старой, унылой лошади. Старичок казался загримированным
подростком,
было в нем нечто отталкивающее, фальшивое.
Клим Иванович сел против Твердохлебова, это
был маленький, размеров
подростка, человечек с личиком подвижным, как у мартышки, смуглое личико обросло темной бородкой, брови удивленно приподняты, темные глазки блестят тревожно.
— Социал-демократы — политические
подростки. Я знаю всех этих Маратов, Бауманов, — крикуны! Крестьянский союз — вот кто
будет делать историю…
Было хорошо видно, что люди с иконами и флагами строятся в колонну, и в быстроте, с которой толпа очищала им путь, Самгин почувствовал страх толпы. Он рассмотрел около Славороссова аккуратненькую фигурку историка Козлова с зонтиком в одной руке, с фуражкой в другой; показывая толпе эти вещи, он, должно
быть, что-то говорил, кричал. Маленький на фоне массивных дверей собора, он
был точно
подросток, загримированный старичком.
За спиною курносеньких солдат на площади расхаживали офицеры, а перед фронтом не
было ни одного, только унтер-офицер, тоже не крупный, с лицом преждевременно одряхлевшего
подростка, лениво покрикивал...
Я сейчас вообразил, что если б у меня
был хоть один читатель, то наверно бы расхохотался надо мной, как над смешнейшим
подростком, который, сохранив свою глупую невинность, суется рассуждать и решать, в чем не смыслит.
И хоть вы, конечно, может
быть, и не пошли бы на мой вызов, потому что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний
подросток, однако я все бы сделал вызов, как бы вы там ни приняли и что бы вы там ни сделали… и, признаюсь, даже и теперь тех же целей.
Короче, со мной он обращался как с самым зеленым
подростком, чего я почти не мог перенести, хотя и знал, что так
будет.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока, то
есть вроде как бы старец к какому-нибудь
подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
А может
быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его у
подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
Есть еще Ясиро, Кичибе-сын и много
подростков, все кандидаты в переводчики.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову
было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Напротив, Алеша
был в то время статный, краснощекий, со светлым взором, пышущий здоровьем девятнадцатилетний
подросток.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло
быть и речи. На зов являлись не только главы семей, но и
подростки, и в назначенный день, около шести часов, у подъезда дома дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
Свои
подростки хоть и
есть, да молоды и не съезжены — не миновать лишнюю лошадь прикупить.
Среди них
были рожденные и выращенные здесь же подростки-девочки и полуголые «огольцы» — их кавалеры.
В «Олсуфьевке» жили поколениями. Все между собой
были знакомы, подбирались по специальностям, по состоянию и поведению. Пьяницы (а их
было между «мастеровщиной» едва ли не большинство) в трезвых семейных домах не принимались. Двор всегда гудел ребятишками, пока их не отдадут в мастерские, а о школах и не думали. Маленьких не учили, а
подросткам, уже отданным в мастерские, учиться некогда.
Было это уже весной, подходили экзамены, наши вечера и танцы прекратились, потом мы уехали на каникулы в деревню. А когда опять подошла осень и мы стали встречаться, я увидел, что наша непрочная «взаимная симпатия» оказалась односторонней. Задатки этой драмы
были даны вперед. Мы
были одногодки. Я перешел в пятый класс и оставался по — прежнему «мальчишкой», а она стала красивым
подростком пятнадцати лет, и на нее стали обращать внимание ученики старших классов и даже взрослые кавалеры.
Вдруг вблизи послышалось легкое шуршание. Я оглянулся и увидел в двух шагах, за щелеватым палисадом, пеструю фигуру девочки —
подростка, немного старше меня. В широкую щель глядели на меня два черных глаза. Это
была еврейка, которую звали Итой; но она
была более известна всем в городе, как «Басина внучка».
Одна из дочерей
была еще
подросток, тринадцати лет, совсем девочка, ходившая в коротких платьях и игравшая в куклы.
Он
был похож на деда: такой же сухонький, аккуратный, чистый, но
был он ниже деда ростом и весь меньше его; он походил на
подростка, нарядившегося для шутки стариком.
В одной избе, состоящей чаще всего из одной комнаты, вы застаете семью каторжного, с нею солдатскую семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же
подростки, две-три колыбели по углам, тут же куры, собака, а на улице около избы отбросы, лужи от помоев, заняться нечем,
есть нечего, говорить и браниться надоело, на улицу выходить скучно — как всё однообразно уныло, грязно, какая тоска!
Когда на кругу выступили
подростки, на балкон пришел Самойло Евтихыч, Анфиса Егоровна и Петр Елисеич. Мужчины
были слегка навеселе, а у Самойла Евтихыча лицо горело, как кумач.
— Я еще
подростком была, как про отца Гурия на Ключевском у нас рассказывали, — говорила сестра Авгарь. — Мучили его, бедного, а потом уж убили. Серою горючей капали по живому телу: зажгли серу да ей и капали на отца Гурия, а он истошным голосом молил, штобы поскорее убили.
Таисья без слова пошла за Основой, который не подал и вида, что узнал Нюрочку еще на плоту. Он привел их к одному из огней у опушки леса, где на живую руку
был сделан балаган из березовых веток, еловой коры и хвои. Около огня сидели две девушки-подростки, дочери Основы, обе крупные, обе кровь с молоком.
Когда пришлось женить Макара, горбатовская семья
была большая, но всё
подростки или ребята, так что у Палагеи со старшею снохой «управа не брала».
И он читал мне свою «записку», в которой излагал, что, во время разъездов по волостям, он неоднократно
был поражаем незрелым и слабосильным видом некоторых молодых крестьян, которых он принимал за
подростков и которые, по справке, оказывались уже отцами семейств.
Игра в государственные
подростки составляла лишь малую часть его существования; большая часть последнего
была посвящена женщинам, обжорству и вину.
Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все
подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой
выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо
было бледное, скучное.
На другой день мы
были в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая жила с дочкой-подростком в своем доме близ трактира. В трактире уже все знали о том, что Костя осрамился, и все радовались. Вскоре его убили крестьяне в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок с узлами и деньгами.
Часто, во время отлучек Арины Петровны по хозяйству, отец и подросток-сын удалялись в кабинет, украшенный портретом Баркова, читали стихи вольного содержания и судачили, причем в особенности доставалось «ведьме», то
есть Арине Петровне.
Наступила весна, и тихая дача огласилась громким говором, скрипом колес и грязным топотом людей, переносящих тяжести. Приехали из города дачники, целая веселая ватага взрослых,
подростков и детей, опьяненных воздухом, теплом и светом; кто-то кричал, кто-то
пел, смеялся высоким женским голосом.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры,
подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это
было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Ростом она
была вершков двенадцати сверх двух аршин, все наши стулья и табуретки становились перед нею игрушечными, даже длинный Ситанов —
подросток обок с нею.
Его лавка являлась местом вечерних собраний для
подростков и легкомысленных девиц улицы; брат моего хозяина тоже почти каждый вечер ходил к нему
пить пиво и играть в карты.
Я
был плохо приспособлен к терпению, и если иногда проявлял эту добродетель скота, дерева, камня — я проявлял ее ради самоиспытания, ради того, чтобы знать запас своих сил, степень устойчивости на земле. Иногда
подростки, по глупому молодечеству, по зависти к силе взрослых, пытаются поднимать и поднимают тяжести, слишком большие для их мускулов и костей, пробуют хвастливо, как взрослые силачи, креститься двухпудовыми гирями.
Муж с утра до позднего вечера
был на службе, жена, похожая на девочку-подростка, раза два в неделю днем выходила в библиотеку.